Марина Лейшина

Эта героиня появилась, когда соавтору понадобилась первая партия роялей в кустах. Оптовая, в смысле. Это был первый разговор после заявки соавтора о том, что ей нужен мой клон в текст ради спасения мира вообще и Алисы Медуницы в частности. Я, еще наивно надеясь донести до сознания соавтора некоторую несостоятельность идеи, пошла к этой цели привычным путем, то есть, начала с вопроса «ты как это себе представляешь?» То есть, сейчас-то я уже знаю, что она себе все представляет тем лучше, чем вероятнее неиллюзорная плюха, но тогда ход меня покорил. Восхититесь и вы.

Логика соавтора, если опустить детали, инвективы и интенции, была такова. Алиса, которая плохая, потому что это не обсуждается, и которую нельзя убивать, потому что от этого разваливается сюжет и вообще мир, почему-то не хотела подчиняться Димитри, который хороший и поступает правильно. И кто-то должен был её убедить в необходимости подчинения и проследить, чтобы она не сломалась в процессе убеждения. За этим и понадобилась Полина. Полину предлагалось писать с меня. Когда я спросила, как, по ее мнению, можно организовать встречу героинь, учитывая мое мнение о власти с подобной программой, она уверенно сказала: «ну так надо её (Полину) арестовать и привезти в Приозерск». И вдохновенно продолжила мысль: «Какое, по-твоему, Полина может совершить преступление?» В некотором шоке от резвости мысли я начала перечислять версии и отметать их. Сделав первое, героиня нарушает профэтику и не может практиковать. Второе не ложится в логику поведения героини или ее надо писать не с меня. Третье нереально проделать в сложившихся условиях. Четвертое… договорить я не успела. Соавтора осенило. «О!» — сказала она, — «её арестуют за некромантию». Я успела разве что сглотнуть и впучить глаза на место, а концепция была готова: Полину арестовывают за некромантию, отменяют приговор в связи с ее невероятной полезностью и она, вся из себя благодарная, готова оказывать услуги оккупационной власти. Тем более если речь идет о значимой для нее жизни (Алисиной).

И тут я не выдержала. И сказала, что я скорее поверю в розовых пони, какающих бабочками, чем в то, что человек в подобных обстоятельствах будет, машу-анашу, благодарен за то, что вместо расстрела, срывающего ситуацию в совершенный треш и кошмар для оккупантов, он получит отмену приговора. И добавила, что Химайер вряд ли был бы рад, если бы его «спасли» из кабины киллдозера. Соавтор задумалась. Пробормотала под нос что-то вроде «да что же все так плохо-то». И, разведя лапками, сказала, что тогда нужен правозащитник. Я, уже почти не сдерживая сарказма, спросила, действительно ли она собиралась в этом охрененном раскладе без правозащитника обойтись. И получила обезоруживающее признание в ключе «я ничего не знаю о правозащитниках и зачем они нужны».

Я вздохнула. Проглотила мат. И сказала: «Это женщина. Анархистка. Младше Полины на два-три года. Петербурженка. Еврейка. Живет в центральном районе, но не на Невском». Портрет был собирательный из четырех, не то пяти фигур питерского правозащитного движения, известных мне по девяностым годам. На следующую встречу соавтор принесла мне ее имя: Марина Викторовна Лейшина. Её задачей в первой книге было не дать администрации наместника довести дело Полины до расстрела. Дальше соавтор не думала, конечно. За нее попыталась подумать третья участница, та самая, которая со скандалом вышла из проекта и потребовала изъятия ее героя. Идея была роскошная, совершенно шикарно блокирующая всю линию Сопротивления: Лейшиной придумали деда-раввина и огромную семью второстепенной, но очень значимой родни, пытающейся выдать Марину замуж четвертый раз. За того самого консультанта Димитри по протоколу, который был в первой версии донором Дейвина. Номер, конечно, совершенно не проходной по ряду причин, зато все, кто больше не имеет отношения к тексту, знатно развлеклись.

Кстати, трех мужей и двух детей героини я не то чтобы придумала, у всех прототипов не по одному браку, и многие в кризис две тысячи восьмого года выпихивали детей с мужьями и родителями из страны, оставаясь здесь делать то, что кроме них не сделает никто. Так же поступила и Марина Лейшина. Потому что правозащитник — это человек, который берет на себя задачу помочь гражданам и власти договориться, не переступая рамок закона. И за тем, чтобы обе договаривающиеся стороны не переступали эти рамки, следит в процессе тоже правозащитник. Это очень страшная работа. И очень рискованная. Кроме того в любой момент есть возможность подставить своего подзащитного под неправовые действия власти, буде оная власть решит, что она выше закона. Да и собственную голову подставить под удар, в общем, открывается много возможностей. Волнует ли это людей, выбравших себе этот путь? Знаете, да. Но не в первую очередь. Как говорила одна из прототипов героини: «Страшно до колик, а делать надо… и делаешь». Так поступает и Лейшина. То есть, эта часть ее линии обусловлена скорее социальной позицией, чем характером. Характер предполагает только последовательность. Иного рода, чем у Полины, но все же. Эта последовательность, даже при самом удачном развитии событий, не позволила бы ей связаться с коллаборационистом, каким был изъятый герой.

Что же такое её характер. Марина единственная дочь у родителей. Довольно строгих и требовательных родителей. Может быть, немного слишком требовательных и строгих. Собственно, вся ее стеснительность в юности, развившаяся с возрастом в жесткость и категоричность, этим и объясняется: что ни сделай, все недостаточно хорошо. И поэтому свои достижения она не ценит или ценит недолго и не всерьез. А достижения у нее есть. Она играет в го на очень приличном уровне, у нее второй любительский дан. Разумеется, она член федерации. Была. До Вторжения. Кроме диплома юрфака, который сам по себе та еще соковыжималка, у нее есть и второй диплом, который ей не пригодился: она закончила физико-математический факультет Университета. Как она считает сама, математик из нее не просто не вышел, он в неё и не заходил. Двое детей в трех браках, в общем, тоже достижение. Особенно учитывая годы их рождения. Третий её брак был слишком коротким, и имел прямое отношение к первому. Как, впрочем, и второй. Линия Марины со Львом, нужная мне для того, чтобы с ее точки зрения взглянуть на ряд обстоятельств и ситуаций, складывающих текст, для нее — все еще незавершенное жизненное испытание. Её последнее противостояние с близким, который не может ни до конца принять, ни до конца оценить ее. Она разберется с этим, конечно. Прямо вот за оставшиеся четыре главы. Но её главная задача не в этом, а в том, чтобы признать свою роль во всей этой истории. Она ее сейчас, после суда в Исанисе, только-только начинает видеть.